В квадратном окошке Instagram — обычная комната провинциального города: на столике остатки ужина, рядом — кружки и кастрюльки, над занавеской с цветочками — бумажные бабочки, приклеенные к стене. На кровати сидит мужчина в чёрном спортивном костюме, прикрыв лицо ладонью, губы сжаты, ноги поджаты к себе — будто пытается удержать себя в равновесии.
Если приглядеться, под столом видна бутылка водки, почти пустая кола с надписью на кириллице (местный аналог Coca-Cola), а «картина» с цветами на стене — на самом деле сетка от брызг при жарке. Всё это создаёт странное сочетание: домашний уют и предельная откровенность. Один человек плачет в своей комнате, а другой — снимает это на телефон.
Последний пост фотографа Дмитрия Маркова вызвал бурю споров. Снимок мог бы быть просто историей об одиночестве или зависимости, но подпись привязала его к войне на Украине. В тексте речь шла об Андрее — мужчине, который только вернулся с передовой и собирался туда снова.
«Мы встретили Андрея во время прогулки по жилому району Александрова: он вышел за бутылкой водки к таксисту и наткнулся на нас на узкой заснеженной тропинке у своего двухэтажного дома: “Хватит уже копаться, тут никаких тайников с наркотой нет…” Мы объяснили, что просто туристы, и в итоге он пригласил нас к себе. Оказалось, он только что вернулся с СВО и скоро должен был ехать обратно. Пьёт. Угощал нас гречневой кашей с сосисками и чаем. Сказал, что отказ не принимает. Сначала позаботился о нас: разогрел еду, вскипятил воду, подал простой ужин — и только потом сел сам, открыл бутылку и налил себе водки. “Тебе не страшно умирать?” — спросил я. Он помолчал, потом ответил: “Мне страшно смотреть, как другие умирают…” — и заплакал».
Эта подпись перевернула восприятие снимка. Для одних Андрей стал символом вины, для других — человеком, с которым можно поговорить. А для самого Маркова — последней точкой. Он не выдержал давления, внутреннего разрыва между любовью к стране и болью за неё — и вернулся к старой зависимости. Десять дней спустя, 15 февраля 2024 года, его нашли мёртвым в псковской квартире.
Марков всегда уделял внимание словам. Начав как журналист, он продолжал писать — в подписях к фото. Там рождались целые мини-эссе, где изображение и текст работали вместе. Но мало кто замечал его писательский дар: Instagram всё ещё считается «ненастоящей» площадкой, особенно по сравнению с книгами или галереями, где тексту отводят второстепенную роль.
Учёные называют такое сочетание «умножением смысла»: картинка плюс слово дают больше, чем каждое по отдельности. Последний пост Маркова — идеальный пример. Без подписи — это просто плачущий мужчина. Без фото — просто рассказ. Вместе — это история, которую невозможно забыть.
Instagram позволял ему легко добавлять детали. Свайп — и ты уже смотришь на фасад дома Андрея: облупившаяся краска, рваный российский флаг. Геолокация указывает на Александров — типичный городок для Маркова. Он сам вырос в провинции, прятался от пьяного отца и превращал упадок позднего СССР в детскую игру.
Его эстетика позже стала модной на Западе — через музыку, фильмы, моду. Но у Маркова она была настоящей, не постановочной. Особенно для тех, кто помнит жизнь среди панельных пятиэтажек и садовых фигур из старых шин.
Его творчество окрашивал и личный опыт зависимости, оборвавший жизнь в 41 год. Он снимал не только улицы, но и притоны, реабилитационные центры — изнутри. Дети на разбитых горках, торговцы с вялым товаром, пьяные на лавочках, бабушки без дела, задумчивые пассажиры — все они были частью его мира. Он не наблюдал со стороны — он был своим.
Его объектив тянуло к окраинам, к глубинке — тысячи снимков сложились в портрет «немытой» России — без прикрас, без фильтров. За это его обвиняли в очернительстве, в чёрнухе — моде на мрак, зародившейся ещё в перестройку.
Но в его работах всегда чувствовалась надежда — не слепая, а осознанная. Название его посмертной выставки в Москве — «Оптика надежды» — говорит само за себя. Он не просто снимал, он помогал: бездомным, зависимым, детям в беде.
Любовь Маркова к своей стране была трезвой. В одном из постов он писал: «Я гражданин этой нынешней России до мозга костей. Моё место здесь. Я — взятка в двести рублей. Я — эта чёрная плесень на лавочках. Я — тот фикус, чьи корни проросли сквозь подоконник».
Вместо «чёрнухи» его стиль правильнее назвать «светлухой» — от слова «светлый». Это не отрицание тьмы, а умение видеть в ней проблеск. И в этом — суть самой фотографии: писать светом.
