В этот уикенд администрация Обамы, в соответствии с положениями Закона 2012 года о верховенстве права и ответственности имени Сергея Магницкого, опубликует список российских граждан, считающихся виновными в нарушениях прав человека в связи со смертью в 2009 году русского юриста и разоблачителя Сергея Магницкого. Обнародование списка, несомненно, станет поводом для многочисленных статей и пресс-релизов от членов «комплекса продвижения демократии», как незабываемо прозвал его Дмитрий Саймс, и в США, и России. Этот авангард из представителей академических кругов, экспертов фабрик мысли и активистов представляет собой группу элит, оказывающих неимоверное влияние на Конгресс США и авторитетные инструменты формирования общественного мнения, например «60 минут» или редакционная полоса Washington Post.
Но являются ли частые выкрики этой элиты – о конце правления Путина и внедрении в России западных демократических норм – популярными среди людей, от чьего имени те, кто продвигает демократию, якобы говорят? Данные опросов общественного мнения, проведённые Pew Research и «Левада-центра», говорят в пользу обратного.
Результаты исследования, предпринятого в январе этого года уважаемым «Левада-центром», показывают устойчивую народную поддержку президента Путина: его сторонниками являются около 65 процентов опрошенных, по сравнению с менее чем 1 процентом высказавшихся в поддержку активиста Алексея Навального. Даже на пике протестов оппозиции в конце 2011 года и в начале 2012 года против идеи о том, что «Путин должен уйти», возражало примерно 6 из 10 респондентов. Исследование «Мировые установки» Pew Research, опубликованное всего через несколько недель после второй инаугурационной речи Путина, обнаружило, что для решения стоящих перед страной проблем почти 60 процентов опрошенных отдали предпочтение «сильному лидеру» перед «демократическим правительством».
В чём причина этого размежевания между элитами и средним гражданином? Первым и самым очевидным объяснением является разница в доходах и образовании. Данные Pew демонстрируют корреляцию между доходом и значением, придаваемым респондентами таким институтам, как «справедливые суды» или «свободные от цензуры СМИ». Лишь 28 процентов «лиц со средним или незаконченным средним образованием» считают, что России следует опираться на «демократическую» систему, по сравнению с 48 процентами тех, у кого есть хоть какое-то высшее образование.
Вторая и реже замечаемая причина разрыва между народом и элитой вполне может иметь отношение к коллективной памяти России. Двадцать лет спустя сторонники демократии, кажется, забыли то, с какой лёгкостью интеллектуальный класс стряхнул с себя приверженность к демократическим нормам, когда волна народных настроений повернула против них. Именно здесь идейные лидеры и рукопожатные члены комплекса продвижения демократии могли бы извлечь пользу из переосмысления небольшой, но мощной работы диссидента и бывшего политзаключённого Андрея Синявского «Русская интеллигенция».
В 1990 году, после двадцати лет изгнания, Синявский вернулся в Москву и ощутил немалую горечь от восторженного тона, взятого многими ведущими интеллектуалами, когда они писали о Ельцине. Цитируя социолога Юлию Вишневскую, он отмечает «сходство между верноподданническим экстазом российской интеллигенции в начале 90-х и поведением народа в 30-х».
Именно в 1996 году, накануне второго срока Бориса Ельцина, Синявский – которого к тому моменту можно было считать живым олицетворением русской литературы – произнёс в Колумбийском университете знаменательную речь, ставшую затем его книгой. Кроме выражения своего разочарования пассивной позицией, занятой интеллектуальным классом в присутствии Ельцина, он призвал к ответу некоторых наиболее видных его представителей за их молчаливое согласие (а в некоторых случаях и открытое одобрение) артиллерийского обстрела демократически избранного парламента России в октябре 1993 года. «Даже после расстрела Белого Дома», интеллектуалы продолжали умолять Ельцина принять репрессивные меры в отношении коммунистической и националистической оппозиции.
К большому разочарованию Синявского, некоторая часть попросила Ельцина переизбраться на бис, даже после начала военных преступлений в Чечне. Кинорежиссёр Марк Захаров дошёл до того, что спросил в своей статье в «Известиях»: «Так ли нам нужны выборы Президента в 1996 году?» В ошибочном принятии поколение назад демократической формы за содержание свободного общества, российские поборники демократии нанесли себе непоправимый вред – такой же, какой они без сомнений нанесли его своей стране.
Почему сейчас это имеет значение? Стоит ли нам ожидать того, что эти внешне далёкие события – и последовавшие экономические, демографические и гуманитарные катастрофы – найдут отклик сегодня у обычных россиян? Но рассмотрим американскую параллель: такими уж ли далёкими выглядят годы Билла Клинтона? Некоторые из самых бурных культурных и политических дебатов девяностых по-прежнему свежи в сознании Америки. (На ум приходят споры о законности всеобщего медицинского обеспечения и однополых браков). И эти дебаты меркнут на фоне того, что происходило в то время в России.
В ельцинские годы один кризис сменялся другим: неуправляемая инфляция, долговой кризис, бегство вкладчиков из банков, разгул безработицы и доселе невиданный уровень преступности. В девяностые, если достаточно внимательно прислушаться, можно было услышать предсмертные хрипы некогда великой страны. Подозреваю, что память о Ельцине и его «демократических» подстрекателях никуда не исчезла. Этим в гораздо большей степени, чем вероломством Путина, можно объяснить вялую поддержку, которую в России 2013 года вызывает комплекс продвижения демократии.
