В Сирии и за её пределами, Россия подчёркивает прагматизм и суверенитет.
Может ли быть так, что у России есть все основания поддерживать сирийского лидера Башара Асада — как в практическом, так и в нравственном аспекте?
Запутанные, читатели американской прессы ответили бы так. Россия вооружает и защищает жестокого диктатора, который никогда не стеснялся использовать весь свой арсенал, включая химическое оружие, против повстанцев и гражданских лиц в кровавом конфликте, который, как считается, уже унёс более 100 тысяч жизней. Почему? Как говорят в этих статьях американской прессы, потому что Россия продаёт Сирии оружие «на миллиарды… уже более четырёх десятков лет»; её военно-морская база в сирийском Тартусе является последней базой за пределами бывшего Советского Союза; потому что она боится потерять своего «последнего союзника на Ближнем Востоке», и у неё оставшийся со времён холодной войны рефлекс противодействовать Соединённым Штатам.
[blockquote_fact]Едва ли это благородные мотивы. Но взятые отдельно или все вместе, эти обстоятельства не достаточны для объяснения политики России в отношении Сирии. [/blockquote_fact]Например, её продажа оружия Сирии составляет малую часть общемировой продажи вооружений, и не является критически важной для здоровья российского ВПК. База в Тартусе — лишь небольшой объект обеспечения, представляющий собой небольшую стратегическую важность, и одновременно может принять лишь несколько малоразмерных судов. Аналогичным образом и Сирия, хотя и является союзником, но не крупным.
Как и на Ближнем Востоке в целом, если опираться на опубликованную в этом году Концепцию внешней политики России, Сирия в этих приоритетах стоит на второстепенных местах. И хотя Россия и может противодействовать тому, что она видит как гегемонистские замыслы Америки, вряд ли можно отметать эту позицию лишь как остаточный рефлекс холодной войны.
Что же упущено в этом объяснении политики России? Возможно, стоит рассмотреть, что, по утверждению самих российских лидеров, лежит в основе их политики, что, как говорят они, отчасти обусловлено защитой принципов, отчасти прагматическим отстаиванием национальных интересов.
Москва решительна в отношении защиты принципов государственного суверенитета в традиционном вестфальском смысле, в невмешательстве со стороны внешних сил во внутренние дела другого государства, принципом, который она считает фундаментом мирового порядка и международного права. Москва, возможно, и признаёт предложенный ООН принцип «ответственности защищать» гражданское население от массовых зверств, и вмешиваться, если государство не может или не хочет этого делать — норма, которая ограничивает суверенитет.
[blockquote_fact]Но Россия настаивает, что принцип «ответственность защищать» может быть инициирован лишь Советом Безопасности ООН, где она имеет право вето, а не отдельными государствами, и препятствует практическим санкциям гуманитарной интервенции.[/blockquote_fact]
Что касается прагматической причины, Москва сосредоточена на результатах хаоса, имевших место до сих пор. Она с иронией относится к американским надеждам на демократические прорывы. По всему региону волнения вызвали насилие на религиозной почве. Там, где меняются режимы, утверждаются радикалы. Это определённо верно для Туниса и Египта, где исламисты выиграли предположительно демократические выборы, хотя последние события в Египте могли заставить Москву изменить свои тезисы.
Йемен стал убежищем для радикалов и, как следствие, местом сосредоточения американских контртеррористических операций. И в Ливии, радикалы, вместе с другими боевиками воспрепятствовали консолидации центрального правительства, организовав нападение на Мали, и атаковали американские объекты, что в прошлом сентябре привело к гибели четырёх американских чиновников. Учитывая эти «достижения», с чего это Америка взяла, что в Сирии после свержения Асада будет по-другому, особенно учитывая глубокие конфессиональные различия, и общее мнение о том, что наиболее эффективной силой против Асада является связанная с Аль-Каидой боевая группировка Аль Нусра?
Таким образом, принципиальность и прагматизм складываются вместе в непреклонный отказ Москвы санкционировать какие-либо действия Совета Безопасности ООН, что Соединённые штаты могли бы истолковать как разрешение использовать против Асада силу.
[blockquote_fact]Это не означает, что Москва ему предана.[/blockquote_fact] Скорее, Москва настаивает, что его смещение — если дело до этого дойдёт — должно быть результатом политического процесса в Сирии, в котором принимали бы участие все легитимные силы страны. Это одна из причин, почему Москва поддерживает международную конференцию Женева-2 для выработки конфигурации по политическому переходу в Сирии. Такой подход уважает суверенитет Сирии и, считает Москва, будет гарантировать, что в результате нынешних потрясений в этой стране не станут доминировать радикалы.
[blockquote_fact]Но генерируют ли «хорошую» политику объединение принципиальности и прагматизма?[/blockquote_fact] Это открытый вопрос, и определённо, есть причина сомневаться как в желании и возможности Москвы довести сирийский кризис до справедливого окончания, так и в мудрости сдерживания давления нарастающих перемен в арабском мире, что Москва имеет обыкновение делать.
Но, как минимум, позиция Москвы не иррациональна. Вместо того, чтобы демонизировать Москву как главную движущую кровавую бойню силу, как Вашингтон делал множество раз, американцам следовало бы отнестись к позиции России серьёзно — предоставлять мотивированные контраргументы там, где мы это можем, и ясно продумать, что для Соединённых штатов и региона поставлено на карту. [blockquote_fact]Результат может принести только улучшение и бо́льшую эффективность американской политики.[/blockquote_fact]
Томас Грэм, старший научный сотрудник Института Джексона по глобальным вопросам. Являлся старшим директором по России в администрации Совета национальной безопасности США в 2004-2007 годах
