Во время моей первой «полевой» командировки в Москву в 2016 году, я задал автору и исполнителю песен Сергею Сироткину, на мой взгляд, довольно простой вопрос: какой язык будет более широко использоваться в русской инди-музыке в будущем? Его ответ оказался неожиданным: «Это трудный вопрос… вообще-то, это почти геополитическая проблема».
Посвятив долгое время исследованиям в области современной российской музыки, я понял важную вещь: выбор языка играет ключевую роль и неразрывно связан с ответом на сложные вопросы национальной идентичности. Эти проблемы находятся на пересечении между национальной культурой, международной политикой и интимным миром личности, и музыканты, с которыми мне довелось побеседовать, глубоко размышляют над ними.
В середине десятых годов инди-сцена находилась в процессе смены лингвистического курса. Лидер пост-панк группы Human Tetris Арвид Кригер рассказал мне, что в начале предыдущего десятилетия «все в России говорили, как клево петь по-английски, и что просто не может быть такого явления как русскоговорящая группа».
Всего несколькими годами раньше беспрецедентное количество англоязычных групп в России достигли общенациональной популярности. Эти группы и отдельные артисты связывали себя с воображаемым космополитическим глобальным сообществом. Они были лишь вершиной айсберга масштабных коллективных усилий, направленных на то, чтобы вовлечь Россию в русло западноевропейских трендов. «Это было стремление сравняться с Западом, любовь ко всему западному… ну, типа мы тоже можем, мы не хуже других», – сказала мне инди-поп-исполнительница Надя Грицкевич (она же Naadia).
Журналист Александр Горбачев рассказал мне, что это движение было «одним из проявлений какого-то более масштабного социального проекта». «Если мы, как Россия, являемся частью западного мира, значит мы, как музыканты, должны делать именно такую музыку и вести себя так, как будто мы на Западе», – утверждал Горбачев.
В период относительной «разрядки напряженности» между 2008 и 2012 годами, когда президентом России был Дмитрий Медведев, в России начали появляться новые культурные пространства, основанные на западной модели. Прежде всего, речь идет о таких мегаполисах как Москва. Между тем, старые площадки, такие как парк имени Горького, претерпели серьезную реконструкцию. Идея превращения Москвы в космополитичный «комфортный город» звучала как музыка из местного саундтрека на английском языке, как символ надежд России на интеграцию в общеевропейское пространство, принятие европейской идентичности.
Затем – это было уже в 2012 году – участницы группы Pussy Riot были заключены в тюрьму на два года за хулиганство в Храме Христа-Спасителя в Москве. Этот случай стал яркой иллюстрацией того, что трансформация городского культурного пространства не вполне адекватна политической демократизации и терпимости к инакомыслию.
Эти перемены в настроениях усилились в 2014 году, в связи с конфликтом на Украине и присоединением Крыма к России. Владимир Путин «изменил знак» общественного восприятия изоляции и экономического кризиса, который Россия испытала вследствие введения западных санкций (и ответных контрсанкций самой России), превратив их в источник национальной гордости.
С точки зрения новой официальной идеологии, которую теперь поддерживает большинство средств массовой информации, Россия в сложившихся условиях может отмежеваться от либерального космополитизма Европейского Союза и остаться в одиночестве, как суверенная в культурном отношении держава. Новая эпоха характеризовалась взрывом «патриотизма», основанного на русском языке, традициях и истории, а ее кульминацией стало создание мощного нарратива о российской «уникальности».
Эта «операция» прошла успешно, если верить результатам социологического опроса, проведенного независимым «Левада-Центром» в 2017 году. Опрос показал, что 64 процента россиян полагают, что их страна занимает совершенно особое место в мировой истории, а 72 процента считают Россию мировой сверхдержавой – самый высокий показатель за всю постсоветскую историю.
Новый дух времени не мог не отразиться и на инди-сообществе. Как рассказал мне Сироткин, «интересуемся мы политикой или нет, и независимо от того, какой точки зрения мы сами придерживаемся в отношении политики… это сильно влияет на музыку, которую выбирают люди». Так или иначе, за два года, прошедшие после присоединения Крыма, то есть в период с 2014 по 2016 год, несколько групп перешли на русский язык. Причем эта трансформация была наполнена нескрываемой гордостью. Naadia сказала: «Я думаю, нынешняя тенденция состоит в том, что нужно глубже проникнуть в русскую культуру, и это замечательно».
Николай Комягин из группы Shortparis, одной из самых «экспериментальных» в России, добавил: «Осознание нашей национальной идентичности, наших традиций, выражается в том числе и в музыке. Мы теперь меньше смотрим на Запад, меньше берем от Запада».
Все они, Naadia, Shortparis и Сироткин, в начале своей музыкальной карьеры пели по-английски. Но когда Россия изменилась, исполнение песен на английском языке утратило актуальность. В изолированной и автократической среде космополитические песни англоязычных музыкантов больше не соответствовали приоритетам российского инди-сообщества.
Впрочем, инди-музыканты и государство используют русский язык совершенно разными способами. Naadia утверждала, что для нее пение на русском языке – это «средство, способ понять, что делает человека русским, и что такое русский язык и культура на самом деле, в отличие от того, что нам о них говорят».
Инди-сообщество было в авангарде волны общественных протестов против незаконного ареста в 2019 году журналиста Ивана Голунова, а также отказа независимым кандидатам в праве участвовать в выборах в Московскую городскую думу.
По мере усиления жестокости полиции, музыканты все более активно высказываются по поводу антидемократических процессов в своей стране. Принимая Россию как главный источник своего вдохновения, инди-музыканты размышляют о социально-политических проблемах страны, протестуя против того, что вызывает их негодование, теперь уже на родном языке.
