В стране с населением 140 миллионов — миллионы — одни открыто, большинство молча — не поддерживают войну и скептически относятся к нынешнему авторитарному режиму. Масштабные опросы проекта «Хроники» позволяют с уверенностью выделить несколько крупных групп, противостоящих военной операции на Украине. Основу классификации составляют три критерия: отношение к войне, приоритет в бюджете — социальные расходы вместо оборонных, и поддержка гипотетического решения Владимира Путина вывести войска и начать мирные переговоры. Люди, отвечающие этим условиям, считаются последовательными сторонниками мира, и их доля стабильно держится на уровне 20% уже почти два года.
Однако реальный потенциал мобилизации этой группы остаётся неясным. Насколько готовы эти люди открыто выражать несогласие? Насколько их антивоенные настроения совпадают с неприятием Путина? Данные 14-й волны «Хроник» (февраль 2025 года) позволяют выделить не просто противников войны, а активных противников режима по трём признакам: негативное отношение к войне, участие в президентских выборах 2024 года с голосованием за любого кандидата, кроме Путина (включая испорченные бюллетени), и предпочтение выборных, а не назначенных мэров. Эта группа — так называемые «антивоенные избиратели» — составляет всего 4% от выборки. Почти 80% из них входят в более широкую категорию последовательных сторонников мира, однако лишь 14% из всей этой группы проявляют политическую активность и попадают в категорию «антивоенных избирателей». Другими словами, политически активные противники войны — это малая часть значительно большего антивоенного поля, большинство в котором сознательно дистанцируется от выборов.
Отношение к конкретным, а не гипотетическим выборам служит ключевым индикатором мобилизационной готовности. Российский опыт показывает, насколько сложно критикам режима договориться о единой тактике — от полного бойкота до «умного голосования». Выборы 2024 года в условиях войны подтвердили эту хроническую проблему, но одновременно показали, что скрытый спрос на традиционное политическое сопротивление всё ещё существует и может оказаться удивительно сильным, о чём свидетельствует кратковременный ажиотаж вокруг антивоенных кандидатов Екатерины Дунцовой и Бориса Надеждина.
Другой выявленный сегмент — это те, кто выступает против «спецоперации», поддерживает выборность мэров, но не участвовал в выборах 2024 года. Эта группа «антивоенных неизбирателей» составляет 11% выборки. По замыслу, эти две категории не пересекаются: одни выражают протест через участие и голосование, другие — через полное воздержание. Вместе они охватывают около 15% респондентов.
Три облика антивоенного лагеря России можно различить по возрасту, восприятию войны и повседневному поведению. «Антивоенные избиратели» выделяются высокой долей людей среднего возраста: почти треть (31%) — в возрасте 40–49 лет, тогда как доля молодёжи 18–29 лет составляет всего 15%. «Антивоенные неизбиратели» заметно моложе: половина из них младше 30 лет, а сорокалетних — всего 16%. Ядро последовательных сторонников мира распределено наиболее равномерно по возрастам.
Различия особенно ярко проявляются в оценке влияния войны на личную жизнь. В каждой группе подавляющее большинство считает, что «спецоперация» повлияла на них негативно: около 69% в ядре и среди неизбирателей, почти 90% — среди избирателей. Лишь 2–3% во всех группах отмечают положительное влияние. Ключевое отличие — в доле тех, кто заявляет: «ничего не изменилось». Среди ядра и неизбирателей таких около четверти, а среди активных избирателей — всего 6–7%. Именно эта небольшая группа, идущая на выборы, почти единодушно воспринимает войну как личную трагедию, тогда как более широкое антивоенное поле склонно относиться к её последствиям как к фоновому шуму.
Ожидания по поводу продолжительности войны также расходятся. В ядре последовательных сторонников мира 36% надеются на завершение конфликта «через несколько месяцев», а доля крайне пессимистичных оценок невелика. У «антивоенных избирателей» картина иная: лишь 22% верят в скорое окончание, 28% ожидают, что война продлится «больше года», и 13% считают, что она «никогда не закончится». Неизбиратели занимают промежуточную позицию. Чем выше политическая вовлечённость, тем мрачнее прогноз.
В поведении антивоенных граждан проявляется и советское наследие. В целом 33% противников войны сообщают, что их родственники пострадали от репрессий или конфискаций в советское время — почти столько же, сколько в общей выборке (32%). Но среди антивоенных избирателей эта доля резко возрастает до 44%. Те, кто готов голосовать против режима, значительно чаще несут в себе семейную травму, связанную с советским террором.
Различия проявляются и в повседневной гражданской практике. Все три группы в основном помогают друзьям, знакомым, животным или благотворительным организациям. Но когда речь заходит о войне, картина меняется. В ядре и среди неизбирателей 30% и 26% соответственно помогали армии, а лишь 9% и 6% — беженцам. У антивоенных избирателей ситуация обратная: помощь армии оказали только 15%, тогда как поддержка беженцев — у 17%. Одни противники войны перенаправляют помощь жертвам конфликта, другие, несмотря на антивоенные взгляды, продолжают поддерживать военнослужащих, возможно, разделяя «войну как политику» и «солдат как конкретных людей».
Наиболее последовательны именно антивоенные избиратели: они голосуют против режима и направляют помощь пострадавшим, а не военным. Ядро и особенно неизбиратели чаще остаются антивоенными лишь на словах, редко переводя убеждения в действия.
Уровень вовлечённости в гражданские объединения также различается. Полная изоляция — отсутствие членства в каких-либо организациях — характерна почти для половины неизбирателей, тогда как среди ядра и избирателей таких 35–39%. Высокая вовлечённость (четыре и более организаций) встречается редко, но чаще всего именно среди активных групп.
Самое резкое различие — в поведении на выборах. Среди ядра последовательных сторонников мира чуть больше половины открыто признали, что голосовали за Владимира Путина, ещё четверть отказались отвечать, а меньшинство распределилось между другими кандидатами или испортило бюллетени. Неизбиратели, по определению, бойкотировали выборы. Антивоенные избиратели, напротив, почти зеркально распределились: около 22% поддержали Харитонова и Слуцкого, 25% испортили бюллетени, а свыше половины заявили, что голосовали за Владислава Даванкова.
В совокупности картина выглядит трезво: почти половина антивоенных вообще не идёт на выборы, ещё четверть голосует за Путина, и лишь меньшинство использует бюллетень как инструмент протеста. Тем не менее, в этом кроется значительный нереализованный потенциал координации. После того как Бориса Надеждина не допустили до выборов, оппозиция не смогла договориться о единой стратегии. Тем не менее, системный кандидат Даванков, лишь косвенно намекавший на антивоенные взгляды, стал точкой сбора для тех, кто хотел выразить своё отношение к войне и режиму через конкретное действие. Это говорит о том, что при наличии координирующего центра антивоенный и антирежимный электорат способен быстро и эффективно консолидироваться. Такая сила может и не свергнуть авторитаризм, но наверняка станет для него серьёзной проблемой.
Антивоенный ландшафт в России оказывается гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Это не единый блок, а несколько кластеров, объединённых неприятием войны, но разделяемых по реакции на политическую реальность. Самый небольшой, но самый принципиальный и последовательный сегмент — активные антивоенные избиратели. Именно они готовы прямо заявить социологу, что выступают против войны, поддерживают демократические принципы и открыто хотят смены власти. Для многих в обществе, и даже для других антивоенных, такие люди могут казаться странными — ведь участие в выборах всё ещё воспринимается как «игра по правилам режима». Но именно в их поведении проявляется упрямое стремление использовать любой доступный канал для выражения протеста. И главное — потенциал роста именно этой группы ещё далеко не исчерпан.
