Источник перевод для mixednews – josser
Дата 31 января 1968 года ознаменовала начало конца…
Вопрос может показаться самонадеянным. Мысль о том, что Американский век является пережитком прошлого, и мы сейчас вступаем в «новый мировой порядок» скорее фрагментированной, чем господствующей силы, относительно нова и по-прежнему вызывает споры. Есть те, кто настаивает на том, что это не обязательно так, в первую очередь это неоконы второго призыва, такие как Роберт Каган, спешащие заверить всех патриотически настроенных американцев правой ориентации в том, что мы по-прежнему Номер Один, и предостерегающие от рокового соблазна совершения «суицида сверхдержавы»
И всё же для остальных нас – то есть, для каждого за пределами вселенной неоконсервативного культа, – признаки Великого американского сокращения видны повсюду, особенно заметны они в доходах, производительности и общем экономическом благосостоянии простых американцев. Наше собственное ЦРУ – которое никак не друг неоконам, но это другая история – утверждает, что это обстоятельство является единственной величайшей угрозой нашей национальной безопасности: не Иран, не терроризм, но весьма реальная угроза национального банкротства. Наш госдолг превышает 100 процентов ВВП.
Я всё же взялся бы утверждать, что семена американского упадка были посеяны гораздо раньше, во времена эры холодной войны. И если бы я должен был выбрать конкретную дату, которая ознаменовала собой начало конца, то остановился бы на 31 января 1968 года – дне, когда силы Вьетконга и Северного Вьетнама начали Тетское наступление, которое в военном отношении было для них провальным, но политически гибельным для администрации Линдона Бэйнса Джонсона.
Тет дорого обошёлся вьетконговским и северовьетнамским силам, но их решение начать полноценный штурм городов Южного Вьетнама не было рассчитано только на его военный эффект. Как годы спустя выразился генерал Зяп, «для нас, знаете, нет такого понятия как стратегия сама по себе. Наша стратегия – это всегда синтез, война, политика и дипломатия одновременно, что хорошо объясняет, почему Тетское наступление имело множественные цели».
В военном плане их успех был частичным и вряд ли решающим: они не взяли ни одного крупного города, а взятые ими деревни не смогли удержать. Тем не менее, на дипломатическом и политическом фронтах они вышли чистыми победителями: в их цели входило вбить клин между правительством Южного Вьетнама и Вашингтоном с одной стороны, и между Вашингтоном и американским народом – с другой. Их дерзкие атаки на сам Сайгон, подчеркнувшие слабость наших южновьетнамских марионеток, достигли первой, а телевизионные кадры американских солдат, бегущих со всех ног, чтобы остановить, казалось, вездесущего врага – последней цели. Общественная поддержка войны резко упала. Командующий силами США во Вьетнаме генерал Уильям Уэстморленд требовал ещё войск: в удовлетворении его просьбы было отказано, когда Белый дом пришёл к мнению, что войну невозможно выиграть. По прошествии нескольких месяцев Джонсон объявил, что не будет пытаться переизбраться на второй срок.
Но, разумеется, как протестовали консерваторы того времени, победа не была недостижимой: мы могли выслать запрошенные Уэстморлендом 200-тысячные подкрепления и начать вьетнамскую «большую волну» (по аналогии со стратегией повышения численности войск в Ираке; прим. mixednews.ru), которая могла бы отбросить Вьетконг. Вообще-то, мы могли послать в эту кровавую бойню и миллион человек, но причина, по которой мы этого не сделали, состояла в том, что политически это уже не представлялось возможным. Страна восстала против войны, и даже исходящий от неоконсерваторов того времени поток ругательств, нагнетающих страх перед красной угрозой, не мог преломить ход событий.
Сегодня неоконы с горечью осуждают то, что называют «Вьетнамским синдромом», сокрушаясь о его вредоносном эффекте на их разнообразные схемы покорения мира, и с их точки зрения, у них есть на то право. Потому что если вы молитесь у алтаря бога войны, то синдром этот представляется опасной ересью: он предполагает, что умолчания американской внешней политики – это осторожность, а не бесшабашное безрассудство, благоразумие, а не тупая воинственность, реализм, а не вооружённый утопизм.
Разумеется, это не означало, что США больше не будут принимать участие в агрессивных войнах: нападение Рейгана на Гренаду, вторжение в Панаму, первая Иракская война, косовская авантюра – все эти и другие примеры показывали, что вашингтонская тусовка с трудом отказывается от своих глобальных амбиций. Хотя вы заметите, что ни одна из этих войн не была такой уж успешной или популярной – и все заканчивались довольно быстро, не сопровождаясь постоянным расширением рубежей Империи. Джордж Герберт Уокер Буш, вспомните вы, заработал вечную неприязнь неоконов, когда отдал американским войскам приказ отойти, а не двигаться на Багдад.
Непосредственно после терактов 11 сентября 2001 года Вьетнамский синдром на время отошёл в сторону, но вскоре вновь заявил о себе ростом оппозиции войне в Ираке. Нашу афганскую авантюру постигла та же участь, при этом администрация Обамы пытается свернуть эту дико непопулярную войну, чтобы в то же время это не выглядело как паническое бегство. Все помнят те вертолёты, в спешке взлетающие с крыши американского посольства в Сайгоне в момент, когда Вьетконг маршем входил в город, и наши правители предпочли бы не видеть повторения этой назидательной сцены.
Вьетнамский синдром с нами надолго, и это так в силу целого ряда причин. Большая незадача для современных защитников американского империализма состоит в том, что у нас больше нет ресурсов для ведения бесконечных войн. Во-вторых, у нас нет идеологической мотивации, чтобы участвовать в такой массовой трате несуществующих ресурсов: нет конкурирующей идеологии вроде коммунизма или фашизма, которая служит достаточно правдоподобной угрозой. Усилия по замене страшилки «комми» призраком исламского «мирового халифата» – которые, во-первых, никогда не были настолько убедительными – разбились о скалы кажущейся кончины Аль-Каиды. (Приписываемое ей повторное появление в таком периферийном месте как Мали лишь подчёркивает маргинальность этой «угрозы»).
В-третьих, я бы выдвинул умозрительный тезис о том, что современность характеризуется поворотом со стороны отдельных личностей и наций вовнутрь: по мере того, как растёт уровень жизни, и развиваются технологии этот фокус на саморазвитии индивида и его личных отношениях всё больше становится трендом. Конечно, этот тренд – не неизбежность: ничто не является неизбежным, когда мы говорим о выборе, который делают люди. Какое-нибудь травмоопасное событие может отбросить нас назад в до-современность, разрушить экономический базис нашего растущего «изоляционизма» и впутать нас в серию войн. И в этом тренде поворота вовнутрь тоже не обязательно должно быть что-то восхитительное: в худшем случае это просто нарциссизм, нездоровая и подрывающая силы одержимость, которая может закончиться лишь разновидностью культурного безумия. Подумайте о Нероне, перебиравшем струны, пока горел Рим.
В любом случае, Тетское наступление стало вехой, отметившей начало конца поддержки обществом нашей внешней политики глобального интервенционизма, свойственного эпохе после Второй мировой войны, и хотя с тех пор было несколько попыток отторгнуть Вьетнамский синдром, успеха в этом деле никто не имел. Политическая поддержка грандиозному внешнеполитическому авантюризму попросту улетучилась, и никакими вызываниями идеологических духов и демонов – страха перед «воинствующим исламом», якобы существующего стыда и рисков «упадочничества», ностальгии по «Американскому столетию» – её не воскресить.
В долгосрочном же отношении это означает то, что Америка медленно, но верно сходит с мировой сцены – не по каким-то убеждениям, а из-за необходимости. Вашингтонские милитаристы могут и желать завоевать мир, но от попыток реализации своих желаний их удерживает не только экономика, но и политика. Простая истина заключается в том, что после примерно 60 лет мирового авантюризма Америка истощена экономически и психологически. У нас нет ни средств, ни воли держаться курса, заданного великими интернационалистами XX века. XXI веку уготовано стать эпохой поднимающего голову национализма – который в этой стране почти всегда был обращённым скорее вовнутрь, чем агрессивно наружу.
Тем не менее, трудно сказать, что произойдёт в краткосрочной перспективе, и до того, как мы достигнем последних стадий старения империи, вполне может быть и так, что мы ввяжемся в целый ряд кровавых и изматывающих войн.
В то же время приятно сознавать, что история на нашей стороне. Если только мы сможем удержаться от того, чтобы взорвать мир до того, как на Эпоху завоеваний опустится занавес.
