Приход и уход американской гегемонии

Международная политическая система меняется. Иногда она меняется согласно замыслу гегемона. Изменение мирового порядка после окончания Второй мировой войны отмечено  динамичной историей американского проекта глобального развития и его неразрывной связью с масштабными переменами в мире.

Однако сегодня возросло влияние транснациональных корпораций и многих других международных субъектов – они тоже меняют международный политический ландшафт. Эти образования оперируют с большой степенью автономности. Они работают внутри преимущественно нерегулируемого, анархичного международного пространства. Их наднациональная деятельность (и внутригосударственное окружение) даёт также возможность пользоваться ими тем элементам, которые некоторыми воспринимаются как угроза «всеобщей безопасности». Им соответствуют такие сферы как международный экономический гангстеризм и мутные воды кибертерроризма. Некоторые ещё утверждают, что во всех случаях изменения расстановки сил, за этим должно последовать глобальное управление. Но подразумевают ли эти представители теории глобального управления сохранение статус-кво? Хотят ли они по какой-то особенной причине проталкивать нынешний либеральный мировой порядок? Любопытно, что они не задают вопроса, чья безопасность под угрозой, или у кого есть право на создание мирового правительства. Учитывая подобные крутые перемены в международной политической системе, случившиеся за каких-то пару последних десятков лет, важно знать, как эта держава стала тем, чем она сегодня является. Более того, важно спросить, почему теперь эта держава входит в период заката.

В начале 1970-х пакистанский социолог Хамза Алави поделился своими мыслями о «переразвитии». Его наблюдения сопровождают, в частности, один простой вывод – колониальные державы спроектировали государственные структуры своих марионеток для обслуживания (и защиты) своих имперских интересов. Двумя ключевыми составляющими этих структур были сложно организованные гражданская и военная администрации государства-колонии, а также их вестернизированные правовые системы. Более того, колониальные державы и империи «переразвили» две эти области так, чтобы создать недостаток симметрии, а также исказить развитие внутри государства-колонии. В соответствии с этим они строили и своё правление.

Наблюдение Алави имеет отношение к философии Сэмюэля Хантингтона, посвящённой модернизации. Американский политолог Хантингтон утверждал, что без описанных Алави структурных компонентов участие населения в процессе привело бы, вероятно, к полному политическому коллапсу и открыло бы путь к восстаниям и всеобщему бунту. Далее Хантингтон прописывает составляющие «переразвития» Алави как средство от такой смуты. Инициирование любого рода процессов экономического или социального развития, внушал Хантингтон, происходит после того, как политический процесс получит доскональную регламентацию, а государственный аппарат будет как следует расширен.

Алави и Хантингтон, хоть и в разных парадигмах, оба засвидетельствовали конец империй как политически легитимного способа организации власти на международном уровне после Второй мировой войны. Указанный переход окрасил мысли многих исследователей общества, так как мир на самом деле рассматривал национальное государство, с его самостоятельностью, триумфально легитимным. Политика невмешательства иностранных держав во внутренние дела суверенных государств-наций, наряду со стремлением к развитию, стала международной политической нормой, возникшей вместе со многими развивающимися постколониальными государствами.

Послевоенная Америка была мировым гегемоном конца 1940-х гг., в котором не прекращалась индустриализация. США вынудили более слабые европейские колониальные державы расстаться к контролем над своими колониями. Некоторые ссылаются на антиколониальную позицию Америки как праведную, однако фактом остаётся то, что политическая независимость колониальных государств в значительной степени была сама по себе неизбежной. Другие наблюдения указывают на то, что США рисковали тем, что европейские державы сделают больше вреда, чем пользы, если будут слишком долго держаться за колониальное правление. Поэтому Америка стремилась ускорить процесс – ей не хотелось, чтобы внутри стран-колоний произошла радикализация, не оставляющая места для потенциальных союзов с дружественными националистическими группировками в колонии.

В одном докладе по национальной безопасности (NSC 51) даже утверждалось, что империализм XIX века не был проклятием для коммунизма, особенно на территориях с бо́льшим революционным потенциалом. Наоборот, доклад заявлял, что империализм – идеальное топливо для коммунизма. Соответственно, с точки зрения необходимости сопротивления международному коммунизму, который угрожал частной собственности в деколонизирующихся национальных государствах, задачей Америки было распространение воинствующего национализма. Залог устойчивости господства состоял в том, чтобы использовать власть, которая была консолидирована внутри колоний через переразвитые государственные механизмы, изучаемые теоретиками вроде Алави и Хантингтона.

Для таких теоретиков как Хантингтон переразвитые ассиметричные элементы гражданской и военной администрации Алави были необходимым предварительным условием для устойчивого прогресса и политической стабильности в новых государствах. Некоторые придерживались идеи, что подобные госорганы были наиболее сильными механизмами постколониальных государств – их можно было использовать для строительства и модернизации государств. Проблема с переразвитыми гражданскими и военными бюрократиями, тем не менее, в том, что они приводят к недоразвитости элементов демократии. Те постколониальные государства, у которых, скажем, слабые законодательные органы, или представительные партии, но при этом сильная гражданская и военная администрация, дают повод для беспокойства. При дефиците демократии встаёт вопрос о смысле существования государства – существует ли оно для обслуживания иностранного капитала и прочих внешних интересов?

Исторически, националистические силы внутри колониальных территорий уже тогда поднимали вопрос о независимости, или суверенитете. Во многих колониях были движения, агитирующие за независимость. Они были хорошо организованы, имея в своих рядах многочисленных мобилизованных жителей. Кения, Алжир, Индонезия, Малайзия – даже в колониях Португалии наблюдались неизбежные ростки независимости снизу. Внутренне давление, человеческие, а также финансовые издержки заставляли колониальных правителей предоставлять колониям независимость. Американская гегемония, думали многие архитекторы государственного строительства, выиграет от деколонизации и воинствующего национализма, так как постколониальные страны стремились к дальнейшему развитию. Просто грабёж слабых в демократическом отношении наций с целью обеспечения однополярного будущего американской гегемонии должен был стать ещё более лёгким.

Для некогда имперских держав послевоенные перемены были огромными. Американский антиколониализм вызвал консолидацию власти в Европе. Поскольку европейские империи отказались от своего официального статуса колонизаторов, европейские государства были вынуждены переключить центр внимания на политические и экономические вопросы внутри Европы. Это переключение стало неизгладимым знаком делегитимизации империи как допустимой формы международного политического правления и началом американского проекта международного развития. Но ещё до того, как Америка в послевоенный промежуточный период через возвышенную президентскую риторику возвестила о золотом веке капитализма, её курс на международное развитие и повсеместный экономический либерализма уже давно осуществлялся на её собственном заднем дворике.

В одном регионе – Латинской Америке –  спонсируемые США проекты развития свирепствовали начиная с 1930-х годов. В рамках политики добрососедства Рузвельтом был основан Экспортно-импортный банк США. Другие пользующиеся американской поддержкой учреждения по развитию уже выступали в качестве посредников в принудительных взаимоотношениях в регионе. Америка жила за счёт переразвития многих бедных стран Латинской Америки. Внутри Латинской Америки разработчики американских планов явно придерживались классических либеральных взглядов на политику. Американский опыт форсирования экономической либерализации латиноамериканских стран накладывал постоянный отпечаток на участие США в послевоенной международной реконструкции и развитии в мире, который быстро стал антиколониальным.

Всемирную погоню Америки за международным развитием после 1945 года также подстёгивали интересы конкуренции. Три года спустя Соединённые Штаты одни обеспечивали практически половину промышленного производства мира – практически половину. У Америки было не только желание выстроить новую мировую систему, но и необходимые для этого производительные силы: деньги и капитал. Советский Союз, главный послевоенный экономический конкурент Америки, в результате войны потерял фактически четверть своего физического капитала и как минимум 24 миллиона жизней. Несмотря на соперничество, существовавшее между двумя могущественными союзами, в своём послевоенном превосходстве всё же царила Америка.

Корделл Халл, видный архитектор мирового порядка, восхвалял гармоничное видение Америкой будущего международных отношений. Он ссылался на неограниченную торговлю, которая бы устранила зависть в мире, которая по утверждению многих либеральных интернационалистов, является причиной борьбы между потенциально мирными и преуспевающими странами. Однако к концу 1960-х гг. в Германии, Японии, да и самих США, темпы роста производительности упали. Важным вопросом было то, поможет ли послевоенная решимость Америки построить среди взаимодействующих суверенных государств в высшей степени либерализованное будущее пролить свет на закат золотого века капитализма. В конце концов, невозможность сохранения в силе капиталистической экономики 1970-х имела серьёзные последствия для всего мира.

Эксперт по международным отношениям Дэвид Уильямс отмечает, что к 1970 году второй взлёт цен на нефть (в сочетании с предложенным повышением процентных ставок) затуманил глобальное видение Америки. Например, Латинская Америка страдала от многочисленных жестоких кризисов, несмотря на десятилетиями спонсируемые США планы развития. Более того, Америка на протяжении десятков лет преобразовывала латиноамериканские государства. Пишет Уильямс: «В этом смысле увеличение потоков капитала, так характерное для золотого века, имело парадоксальные последствия». Латиноамериканские государства, утверждает Уильямс, подверглись воздействию частного капитала, а также «непостоянства этих потоков», что неизбежно подразумевало риски непредсказуемого и внезапного повышения «стоимости обслуживания своих долгов».

Америка по-прежнему придерживалась мнения о том, что либерализация международных отношений является залогом мира и процветания. Какое-то время казалось, что США могут обеспечить гармонию международных отношений и сотрудничество, которые они обещали миру. Главным условием их невероятного успеха, как заметил ещё один эксперт по международным отношениями Крис Браун, было то, что «…непосредственно в послевоенную эпоху Соединённые Штаты» были главным режимом, обладающим «способностью устанавливать правила поведения и добиваться их исполнения, а также готовностью действовать в соответствии с этой способностью». Браун прав, когда делает вывод о том, что Америка ещё и «жила за счёт капитала, накопленного при гегемонии». Совершая типично либеральные экономические манёвры, США старались не уничтожить своего соперника в холодной войне, а превзойти его по расходам; они использовали деколонизацию как способ укрепления власти внутри новообразованных и уже переразвитых постколониальных государств во всём мире.

В конечном счёте план Америки не привёл к устранению бедности, а также не дал выгод от свободной торговли или будущих неолиберальных, далёких от равноправия соглашений. Переразвитые военные и гражданские бюрократии были назначены проститутками, задача которых – содействовать американскому господству в постколониальных государствах. В таких условиях демократические институты этих государств остались попросту недоразвитыми. Новые обладатели суверенитета остались лёгкими мишенями для глобальной послевоенной гегемонии, предусмотренной в планах Америки. Тем не менее, нельзя не заметить происходящего сегодня перераспределения политической власти по горизонтали. Мировой политический ландшафт больше не похож на послевоенный, образца 1945 года. Возьмите, к примеру, континентальные европейские государства, которые сталкиваются с  переходом экономической мощи к странам тихоокеанского региона.

В противоположность длившемуся десятилетия послевоенному господству Америки, глобальный сдвиг к многополярности политической власти означает сдвиг в системе альянсов. Запад продолжит узнавать, что страны сейчас независимы как никогда раньше. Подобно империям, которые когда-то были обычным явлением для международной политической системы, господство Америки конца XX века идёт на убыль. Государства-нации попросту не могут больше рассчитывать на односторонние действия; от их действий идут слишком большие волны. Поскольку американский проект мирового развития по-прежнему с трудом приносит желаемые, равноправные результаты, американское послевоенное господство последних семидесяти лет скоро должно померкнуть.