Решение президента Обамы пропустить воскресное празднование Дня Победы в Москве стало серьёзным упущением возможности усилить всё ещё слабые российско-американские отношения. Почему именно так получилось, остаётся пока неясным, но потенциальные ответы затрагивают не только «перезагрузку» с Россией, но и, в более широкой перспективе, эффективность правительства.
Отправка семидесяти пяти американских солдат из Германии, чтобы принять участие в параде наряду с солдатами из Объединённого Королевства, Франции и Польши, стала шагом в правильном направлении использования имеющей мощное значение символики американско-советского сотрудничества во время Второй мировой войны, попытавшись перестроить связи Америки с Россией и русскими, которые до сих пор определяют роль Москвы в победе над Гитлером как решающую. Однако, более существенные жесты других стран значительно затенили роль США в этом событии и установили собственные символы.
Участие немецкого канцлера Ангелы Меркель на праздновании 9 мая без участия немецких солдат явилось, возможно, самым мощным из символов, продемонстрировав то, как далеко продвинулись отношения между Берлином и Москвой с 1945 и 1989 годов. Но попытка взвесить роль Меркель по сравнению с присутствием некогда исполнявшего обязанности президента Польши Бронислава Коморовского (с польскими солдатами) может стать трудной, особенно учитывая то, что Коморовский приехал ещё и по поводу трагической гибели президента Леха Качиньского в авиакатастрофе в тёмных лесах Катыни.
Визит китайского президента Ху Цзиньтао также был символичным, хотя возможно направленным скорее в будущее, нежели в прошлое, учитывая минимальную роль Пекина в победе в Европе, отмечаемой в этот день. Ху дал понять, что в определённой степени стоит учитывать и принимать во внимание приоритеты России.
Не присутствуя на праздновании, президент Обама продемонстрировал, очевидно, случайное пренебрежение приоритетами Москвы для русских, потому что его участие было бы почти ничего не стоящим. Русские люди вполне способны были понять, почему вскоре ставший экс-премьер-министром Гордон Браун был не способен прилететь в Москву. В это же время более защищённый, если говорить о политическом будущем, Николя Саркози тоже столкнулся с серьёзным кризисом, когда евро находился под угрозой, и европейские лидеры вели переговоры о триллионном пакете, чтобы обеспечить безопасность евро. Список дел Обамы же, напротив, на выходные был отягощён всего одним событием — обращением, которое он должен был произнести на событии, исполнение которого организаторами вполне можно было бы перенести на другой день и в этом случае всё равно добиться присутствия на нём президента. Будь президент в Москве, и он, а не Меркель или Ху, переключил бы всё внимание на себя, произведя тем самым огромное впечатление в России. Хотя кое-кто высмеивает статус Обамы как звезды (на событии), его присутствие имело бы свои преимущества.
Почему тогда Обама остался, когда стало ясно, что он вполне мог бы слетать в Москву? Возможно, его администрация не поняла тех возможностей, которые могли бы вследствие этого открыться. Это, однако, кажется маловероятным, учитывая количество людей в его администрации, которые хорошо понимают, что Россия отлично видит потенциальные последствия такого жеста. Более возможно, что имела место некая форма вычислений между затратами и потенциальным выигрышем от этой поездки.
Единственное приемлемое обоснование отказа от присутствия на встрече на высшем уровне в Москве может происходить из внутренней политики, где он подвергся бы критике за то, что пытался таким образом подлизаться к России. А администрация, по всей видимости, уже сейчас относится очень чувствительно к обвинениям в излишней мягкости по отношению к Москве, которая явно была заметна в принятии решений относительно планов по противоракетной защите в Европе.
Тем не менее, президент и администрация похоже не понимают, что всё равно столкнутся с критикой. Фактически, критики за сотрудничество с Москвой нельзя было избежать, но можно было преодолеть, продемонстрировав результаты, которые оправдали бы усилия. Таким образом, ирония в том, что упустив невероятную возможность, которую предлагал День Победы, нападки на «перезагрузку» даже возросли, вместо того, чтобы ослабнуть в результате жертвования важным шансом символического укрепления отношений в том ключе, который каждому в России был бы виден и понятен.
Администрация могла бы надеяться, что российская поддержка санкций Совбеза ООН против Ирана притупит критику внутри страны относительно перезагрузки и обеспечит политическую поддержку в США для более глубокого сотрудничества с Москвой. Однако, более вероятным кажется то, что разочарование из-за слабости новых потенциальных санкций будет способствовать более сильной отрицательной реакции на усилия по взаимодействию с Россией — что сделает резолюцию о санкциях (если она будет принята) высшей точкой американско-российских отношений, которые могут снова обрушиться под давлением взаимных разочарований.
В альтернативном варианте администрация могла бы не волноваться так об американско-российских отношениях, рассматриваемых вне принятия решений о санкциях против Ирана, которые, по-видимому, являются первостепенной целью президента во внешней политике. Но так как резолюция вряд ли решит что-нибудь, и существует большая разница в том, будет ли Россия поддерживать реализацию «плана Б», (если таковой имеется) или же находиться к нему в оппозиции — то это решение (надо полагать, отказ приехать на парад — прим. перев.) выглядит чрезвычайно недальновидным.
Ричард Никсон однажды сказал: «Если вы собираетесь сделать что-то спорное, то делайте это полностью, а не наполовину, потому что в любом случае подвергнетесь критике». Президент Обама мог бы извлечь пользу из этой мудрости.
